Теперь понятно, кто такой Мао и интересы какого класса он выражал. Как уже говорилось, он был далеко не мечтателем, а агрессивным социал-империалистом, который видел своей задачей тактический союз Китая как крепнущей империалистической сверхдержавы с США.
«Империалистические сверхдержавы... останутся империалистическими сверхдержавами, воинственными, и, не сегодня-завтра ввергнут мир в великую атомную войну... Американский империализм старается все глубже пустить когти в экономику других народов, а советский социал-империализм, который только что показал их, пытается запустить их в разные страны мира с тем, чтобы создать и укрепить свои неоколониалистские и империалистические позиции. Но существует и «Объединенная Европа», через НАТО связанная с Соединенными Штатами Америки, которая имеет империалистические, но не концентрированные, а обособленные тенденции. С другой стороны, в хоровод вошел и Китай, норовящий стать сверхдержавой, а также поднявшийся японский милитаризм» (Энвер Ходжа, «Империализм и революция». Издательство «8 НЕНТОРИ», Тирана, 1979г., изд. на русском языке, стр. 54-55).
Такова сущность китайской теории «трех миров» и ее кровавое социал-империалистическое назначение. В одной стороны, с ее помощью китайские правящие круги пытались запустить свои щупальца в экономику стран «третьего мира», с другой, заключить тактический союз с США.
В работе «Империализм и революция» товарищ Энвер Ходжа критикует не только теорию «трех миров», но и маоизм в целом как антимарксистскую буржуазную идеологическую систему. Эта критика прошла длительный период своего становления по мере получения информации о положении дел в Китае, проверки и подтверждения сведений на практике. В книге объясняется, почему критика китайского ревизионизма появилась так поздно:
«Мы, албанские коммунисты, имели некоторые сведения лишь об общем государственном устройстве Китая и больше ничего; нам не предоставлялась возможность знакомиться с опытом партии в Китае, увидеть, как работает она, как она была организована, в каких направлениях развивались дела в различных областях жизнь и каковы конкретно были эти направления... Китайские руководители поступали хитро. Они не предавали гласности многие документы, нужные для ознакомления с деятельностью партии и государства» (там же, стр. 448).
Не понаслышке зная, насколько опасно для любой разновидности ревизионизма острие критики албанцев, китайцы предпочитали, чтобы наиболее успешно выдавать себя за ортодоксальных марксистов-ленинцев, держать в глубокой тайне свои внутренние дела, которые им было ради сохранения имиджа невыгодно разглашать.
Во-первых, товарищ Энвер Ходжа критикует так называемую «Великую Пролетарскую Культурную революцию», которая на деле являлась дележом власти между различными ревизионистскими группировками. Мао Цзэдун, будучи ловким ревизионистским политиком, мобилизовал для ликвидации своих соперников необразованную учащуюся молодежь, охваченную бунтарскими настроениями и мелкобуржуазной жаждой политических приключений.
«Благодаря авторитету, которым Мао пользовался в Китае, поднялись на ноги миллионы неорганизованных юношей и девушек, студенты и учащиеся, направлявшиеся в Пекин, в партийные и государственные комитеты, которые они и распустили. Говорили, что эти юноши и девушки представляли тогда в Китае «пролетарскую идеологию» и собирались указать партии и пролетариям «верный» путь!» (та же, стр. 451).
«Главное заключалось в том, что этой «великой пролетарской революцией» не руководили ни партия, ни пролетариат» (там же, стр. 451).
В итоге этой «революции» Мао устранил своих главных соперников, представлявших более радикальные группировки буржуазии — Лю Шаоци и Дэн Сяопина.
Во-вторых, товарищ Энвер Ходжа подвергает суровой критике колебания китайцев по отношению к хрущевскому ревизионизму. В 1962 году китайское руководство выступило с предложением о примирении с хрущевцами для создания общего фронта против американского империализма.
В-третьих, Энвер Ходжа обличал национализм, которым китайские ревизионисты страдали в силу своей классовой сущности.
«Китайцы были очень консервативными относительно своего прошлого, его форм и содержания, относительно своих старых идей; они даже были ксенофобами. Старое они берегли как ценнейшее сокровище. Весь мировой революционный опыт, как это явствует из бесед, которые мы имели с китайцами, не имел для них большого значения. Для них важна только их политика... Что касается прогрессивных ценностей других народов, то китайцы относились к ним с совсем небольшим уважением, они даже и не старались взяться за их изучение. Мао Цзэдун говорил, что «китайцы должны отказаться от формул, сложенных иностранцами». А что это именно за формулы, этого он не указывает. Он осуждал «все клише и догмы, заимствованные у других стран». Тут возникает вопрос: не входит ли в эти чуждые Китаю «догмы» и «клише» и теория научного социализма, которая выработана не китайцами?» (там же, стр. 504-505).
В-четвертых, товарищ Энвер Ходжа изобличает эклектизм маоцзэдунъидеи.
«Сам Мао Цзэдун признавал, что его мысли могут быть использованы всеми, как левыми, так и правыми, как называет он различные группы, составляющие китайское руководство» (там же, стр. 459).
В-пятых, антиленинские взгляды на партию. Мао Цзэдун не считал необходимым создание партии нового типа, действующей по принципам демократического централизма, проводящей единую марксистско-ленинскую политику, в которой не было бы места различным фракциям и течениям. Он расценивал партию не как авангард рабочего класса, а как арену для классового соглашения. В такой партии не может не царить разброд и анархия. А при расцвете анархии наиболее ловким политическим мошенникам вроде Мао несложно прибрать всю власть к своим рукам. Так и случилось в КПК, где Мао решал абсолютно всё, имел своих собственных людей, по сравнению с которыми Центральный Комитет ничего из себя не представлял по своей силе, и пользовался сетью доносчиков.
«Мао Цзэдун проповедовал необходимость существования «двух линий» в партии. По его мнению, существование в партии двух линий и борьба между ними является чем-то естественным, проявлением единства противоположностей, гибкой политикой, совмещающей в себе принципиальность и компромисс» (там же, стр. 461).